Новые отверженные

но многочисленные

Религия - это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она - дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа.

Карл Маркс, «Критика гегелевской философии права».

НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ в Казахстане были обнародованы два социологических исследования. Одно из них – проведенное исследовательским центром «Стратегия» - продемонстрировало рост протестный настроений. Второе было замечено гораздо меньше, хотя проведено министерством информации и общественного развития. Посвящено это исследование религиозной ситуации в стране и в очередной раз довольно ярко высветило цифру масштабного роста религиозности казахстанского общества. «Замеры» религиозности наши чиновники проводят достаточно регулярно, но обычно формулировки вопросов или композиция ответов не высвечивали такой простой факт, как увеличение за последние 10-15 лет количества верующих на порядок. Между тем, «накладывание» роста оппозиционности на рост религиозности может стать мощным фактором политического ландшафта уже сегодня, поскольку именно данная социальная страта (определим ее условно – «обделенные верующие») является наименее представленной в системе государственной власти (правительство, парламент, местные власти), общественной жизни (образование, политические организации) и в целом, искусственно вытеснена на обочину гражданского общества. Даже во время карантинных мероприятий именно положение верующих мусульман стало наиболее жестко зарегулированным, в отличие от работы бизнеса и «светской» социальной жизни. Все это искусственно маргинализирует значительную долю казахстанцев, провоцируя будущие тектонические разломы в нашем социуме, не заметные сегодня, но вполне очевидные для завтрашнего дня.

Позвольте вначале обратиться к важным для этого материала цифрам упомянутых исследований. В интервью сайту «Азаттык» эксперт центра «Стратегия» Ернур Молдашев отметил, что «опрос показал рост протестного настроения в обществе, снижение уровня жизни и доверия населения к политическим изменениям». Социологи зафиксировали цифру в 62% респондентов, которые считают, что протест в Казахстане «усиливается». «Между тем во время опроса 2013 года о «росте протестов» говорили 35% респондентов, в 2017 году — 31%. Рост в два раза за четыре года — особое явление. Это знак больших перемен в сознании людей. В ходе предыдущего опроса 40–50% заявляли, что «ничего не изменилось, всё по-прежнему». Последний опрос показал, что их количество снизилось до 16%. Если прежде 15% респондентов поддерживали правительство, то сейчас их число сократилось до 13%. Предыдущие опросы показывали низкий протестный потенциал среди сельских казахов старше 40 лет. Власти также полагались на эти социальные группы. Теперь те присоединились к протестным группам», - отметил Молдашев. 

Опрос показал, что пассивная лояльность сельского населения осталась в прошлом: «…Прежде недовольство городских жителей было намного выше, чем недовольство сельских жителей. Раньше протестные группы росли только за счет горожан. Сейчас у них одинаковый уровень. Это также способствует росту общего протестного потенциала. Это означает, что власть теряет электоральную базу. Причину этого следует искать, прежде всего, в социальной ситуации. Потому что за последние три года социальная ситуация, покупательный потенциал снизились по всем параметрам. На вопрос, насколько изменилось финансовое положение их семьи по сравнению с прошлым годом, 48% — это около половины населения — ответили, что «ухудшилось». У 29% респондентов — «без изменений», у 14% — «улучшилось». По мере ухудшения социальной ситуации протестный потенциал людей начинает меняться». 

Теперь обратимся к последнему опросу касательно религиозности. По параметру «самоидентификация респондентов в качестве верующих людей в 4-м квартале 2020 года» 26,9% опрошенных охарактеризовали себя следующим образом: «Я практикующий верующий, строго соблюдаю предписания и обряды». И тут нужно отметить еще одну цифру, которая удивительным образом совпадает с количеством практикующих верующих. 26,9% опрошенных сказали, что отрицательно относятся к «светски ориентированным людям». С учетом всех условностей (все-таки это соцопрос), а также того, что в числе практикующих верующих могут присутствовать и представители других конфессий (правда, в большинстве них строгое соблюдение обрядов давно стало очевидной редкостью), все равно заметны две вещи: а) более четверти населения Казахстана – практикующие верующие; б) они в значительной степени уже маргинализованы и противопоставлены остальной части общества. 

Этому способствует, прежде всего, политика самого нашего государства, которое, фактически, не принимает практикующих верующих на государственную службу, в том числе в систему образования, в органы обороны и безопасности, в представительные органы власти, как местные, так и центральные. Делается это, конечно, не официально, но весьма последовательно и плохо скрыто. Даже такие ограничения в области образования, как запреты на платочки в школах, они лишний раз отталкивают религиозную часть населения от власти и остального общества. Но когда это касалось незначительной его части, как в середине и начале 2000-х (тогда опросы показывали долю «практикующих» всего в 5-10% населения), это было еще не так страшно. Теперь же «за борт» толкают уже четверть всех казахстанцев, которым искусственно сокращают перспективы в нашей стране. Ведь лишение возможностей работы в госсекторе, это очень сильный удар по благополучию и, главное, социальному оптимизму людей, ведь государство остается крупнейшим игроком в экономике страны, прямо или опосредованно контролируя более половины ее объема. Поэтому вполне естественно, что в ответ со стороны этой «четверти» мы получаем негатив в адрес «светского общества». 

В условиях формальностей казахстанской авторитарной модели власти считается все же важным обеспечивать представительство различных групп населения во власти. Так, в парламент были инкорпорированы депутаты от Ассамблеи народа Казахстана (читай – национальных меньшинств), а также обеспечено присутствие партий условно – «от бизнеса» и «пенсионеров». Вне парламента существуют или существовали легальные политические организации, специально заточенные на работников крупных промышленных корпораций, жителей сел, отставных силовиков и даже на завсегдатаев алматинских кафешек. Блюсти такое представительство, «балансы» (а кое-где даже трайбалистские) это одна из главных задач государственных мужей в нашей стране. Но вот именно «обделенные верующие» в этом плане практически лишены такого удовольствия (сколь бы ни было это представительство условным). Один, пускай и известный депутат «Nur Otan» не закрывает социальный запрос на это. А с учетом вышеупомянутых запретов получается совсем кисло. Таким образом, государство само породило пока еще скрытую, но уже реальную социальную рознь – четверть казахстанцев искусственно лишены политического представительства, и им опять же искусственно сокращены общественные перспективы, а также трудоустройство, что в условиях коронакризиса и могло сыграть роль триггера в смене парадигм отношения селян к власти. 

Сказать, что власти совсем оставили «практикующих» без присмотра тоже было бы неправильно. Есть формально общественная структура, фактически, работающая в системе государственной власти по модели еще царских времен – муфтият. Но его роль и задача, поставленная «сверху», плохо соответствуют запросам «снизу». В условиях, когда ту изолированную группу мусульман, возводившую покорность властям в религиозный долг, фактически разгромили (лидеры – в тюрьмах, спецучет в органах внутренних дел и прочее), оставшиеся мусульмане, может, и стали более «почвенническими», однако, их лояльность куда ниже, чем этого хотелось бы верхам. Эффективность модели «управляемый муфтият» снижается той же самой политикой государства, которое «не пущает» верующих на госслужбу, запрещает платочки в школах и оплачивает в рамках госзаказа антирелигиозную пропаганду, которую весьма грубо набрасывают, наверное, чудом выжившие еще с советских времен партийные агитаторы-борзописцы. Как правило, итогом государственной антирелигиозной пропаганды становится не сокращение числа практикующих верующих, а убеждение светской части населения в том, что «практикующие» - это маргиналы и потенциальные экстремисты. То есть, это все только углубляет раскол внутри социума, который, может быть, пока не заметен, однако, никуда от этого не девается. Ну, и не секрет, что даже в самой светской и либеральной (и чего греха таить – исламофобской) части общественного спектра, которая является критиками власти и принимает участие в каком-то виде протестной активности, все более заметны головы в тюбетейках… 

Какие выводы можно сделать из всего этого? Мы далеки от того, чтобы говорить, что завтра может появиться «казахский Талибан». Благодаря тому, что на Ближнем Востоке какое-то время существовал анклав экстремизма в лице «Исламского государства», число адептов экстремистских течений в нашей стране сократилось на порядок. Да, есть еще тюремное население, где также может потихоньку расти радикализм, но это в рамках статистической погрешности. Куда же девать четверть населения страны, в руководстве страны, кажется, не придумали. Потому что никаких признаков изменений, отмены курса на искусственную маргинализацию верующих мы не видим даже в планах и декларациях. В условиях, когда политическое поле остается искусственно зачищенным, независимые профсоюзы нужно заносить сразу в Красную книгу, а экономика пребывает в состоянии карантинной комы, именно игнорирование потребностей больших групп населения, скрепленных общей судьбой, идеологией и ощущением единства (пускай и в обделенности), может стать фактором, негативно влияющим на перспективы страны на десятилетия вперед…