За словом в…

тюрьму?

Блага свободы печати настолько ясны и настолько общепризнаны, что далеко превышают вред от её злоупотребления. Зло преходяще, добро — бессмертно.

Джордж Каннинг, премьер-министр Великобритании в XIX в.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ выдались как-то особенно невеселыми для казахстанской журналистики. Журналист Махамбет Абжан получил просто людоедский срок – 9 лет! - тюремного заключения «в учреждении уголовно-исполнительной системы чрезвычайной безопасности», как сейчас называется то, что раньше было тюрьмой «строгого режима». До стандартного приговора времен сталинских репрессий - «осуждён к 10 годам ИТЛ без права переписки и передач» - не хватает всего одного года. И это суд еще «пожалел» его, так как прокурор вообще требовал 11 лет заключения. На очереди в суд еще два журналиста, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, что оттуда они на свободу не выйдут. Добавьте к этому и запугивание работников пера и камеры, находящихся на свободе: после попыток жечь машины и заклеивать двери им теперь начали присылать посылки с кровавыми внутренностями и фотографиями их детей. Ну, а «вишенкой на торте» стал законопроект «О СМИ», в котором были полностью проигнорированы все пожелания журналистов, зато предусмотрены фактически цензура и репрессии на неудобных работников медиа. Вместо либерального законодательства нам опять подсовывают кальку с худших образчиков ограничительных мер из практики Таджикистана, Узбекистана, России и Турции. Сложно называть это как-то иначе, чем зачисткой информационного пространства страны. Причины же такого ожесточения вполне понятны – официальной медийной повестке от властей страны граждане, как оказалось, не верят…

Что касается дела Абжана, то даже безотносительно того, реально ли виновен журналист или нет, можно просто сравнить его срок с приговорами коррумпированным чиновникам, убийцам или вот тому же племяннику экс-президента Назарбаева, у которого уже конфисковали имущества, если не ошибаемся, где-то больше, чем на полмиллиарда долларов, накопленного благодаря положению его дяди. Таким дают 4-6 лет, а они выходят через год-два. В деле же Абжана никто не погиб, никто не лишился денег, а удаления материалов, если «потерпевший» посчитал их ложью, можно было добиться в гражданском порядке. И у нас еще были бы какие-то сомнения в плане того, что, может, Абжан действительно вымогал что-то, если бы процесс не превратили в секретный, причем суд вовсе отказался допрашивать «потерпевшего» бизнесмена. Формулировка, согласно которой судья решил объявить суд закрытым, вообще превращается в опаснейший прецедент, основываясь на котором теперь любой суд над журналистом или блогером можно проводить за закрытыми дверьми. Наличие аудитории у журналиста посчитали угрозой для «потерпевшего». Если это войдет в практику, то это будет означать, что сама наша профессия, похоже, воспринимается системой, как вызов ее безопасности и стабильности. Собственно говоря, мы это уже видим по строгости приговора – упекать человека туда, где он в лучшем случае оставит свое здоровье и почти десятилетие жизни, за то, что никто не пострадал и не погиб, выглядит, как издевательство над здравым смыслом.

Почему-то вспоминается дело экс-президента международного центра приграничного сотрудничества «Хоргос» Василия Ни, которого в 2016 году задержали при получении взятки в размере миллиона долларов (по нынешним временам – 450 миллионов тенге), а потом просто отпустили. Когда в суде объясняли освобождение его от уголовной ответственности, сказали, что арест при получении взятки превратил ее в «неоконченное преступление» и в результате него «никакого ущерба нет». Точно также и в деле Абжана нет материального ущерба. Что касается того, что обнародованные им сведения считаются потерпевшим клеветой, то согласно КоАП (статья 73-3), она «с использованием средств массовой информации или сетей телекоммуникаций» наказывается так: «штраф на физическое лицо в размере ста восьмидесяти месячных расчетных показателей или административный арест на срок двадцать суток». Даже, если это сопровождается «обвинением лица в совершении коррупционного, тяжкого или особо тяжкого преступления, – влекут штраф на физическое лицо в размере двухсот месячных расчетных показателей или административный арест на срок двадцать пять суток». Задержание при получении «вымогаемых» денег тоже можно было бы трактовать, как «неоконченное преступление». И тогда журналист, даже не доказав свою невиновность мог бы лишиться свободы на 25 дней и все, но это – если бы суд был действительно беспристрастен. Единственное, что требовалось – «деятельное раскаяние», если же Абжан не пошел на него, значит, ему с самого начала было все ясно, и варианта «не сесть в тюрьму» просто не было…

Еще, что поражает в уголовных делах с участием журналистов, это жестокость, с которой «принимают» их, когда они обвиняются в чем-либо, и бессилие правоохранительных органов, когда работники медиа, наоборот, оказываются потерпевшими. Когда подозреваемый – журналист, то немедленно следуют обыски, задержание, пресс-релиз, где он заранее объявлен преступником. Если же нападают на журналиста, то заказчиков найти не могут, даже если исполнителей каким-то чудом все же ловят. Но смешнее всего то, что и после того, как расследования преследования журналистов уже начаты, неизвестные недоброжелатели совершенно бесстрашным способом продолжают угрожать нашим коллегам, высылая им кишки с фотографиями детей в посылках. Такая наглость может свидетельствовать только об ощущении полной безнаказанности у гонителей прессы, и мы все этому свидетели. Особенно странно все это выглядит на фоне того, как скрупулезно «раскрывают» дела против журналистов – там вам и перехваты телефонных разговоров, и съемки камер наружного наблюдения, и видео, снятые «топтунами», отслеженные денежные переводы и вообще все, что можно. А вот найти того, кто заказал сожжение машин, бросание камней в окна редакций, запугивание и террор против свободы слова – простите, никого найти нельзя: нанимали анонимы через Телеграм, платили через анонимный яндекс-кошелек… Как говорится, почувствуйте разницу!

И мы чувствуем. Особенно с тем, как нас теперь еще и законодательно ограничить. В опубликованном на днях законопроекте «О СМИ» не обнаружилось предложений от журналистского сообщества, зато нашлись новые, еще более иезуитские ограничения на свободу слова. Среди наиболее очевидных моментов – отказ от сроков исковой давности по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации. Пока журналисты спорили с министерством о том, сделать ограничением год или три года, новый законопроект вышел вообще без ограничения для таких исков по срокам. В итоге, любое СМИ и журналист могут столкнуться в суде с настоящими «призраками» неизвестно какой давности, что позволит любому желающему оказывать влияние или даже парализовать работу журналистов.

Вся статья 26 законопроекта «Выполнение поручения редакции в особых условиях» выглядит, как цензура. Согласно дефиниции – «особые условия – условия деятельности на территории Республики Казахстан, на которой введен режим чрезвычайной ситуации социального, природного и техногенного характера согласно законодательству Республики Казахстан, при пограничных вооруженных конфликтах, в зоне проведения антитеррористической операции, в районах ведения боевых действий и в военное время». И вот в это время работать можно только тем журналистам, кто прошел «профессиональную подготовку и (или) повышение квалификации в порядке, определяемом уполномоченным органом по согласованию с органами внутренних дел Республики Казахстан, министерством обороны Республики Казахстан, уполномоченным органом в сфере гражданской защиты». Более того, «журналисты допускаются к выполнению поручения редакции в особых условиях с разрешения должностного лица органа национальной безопасности, внутренних дел Республики Казахстан, министерства обороны Республики Казахстан, уполномоченного органа в сфере гражданской защиты». Тут получается, уже прямое «кураторство» СМИ со стороны силовиков, с которыми еще и «согласовывают информационные сообщения перед освещением в средствах массовой информации с должностными лицами». Извините, но это иначе, чем цензурой называть просто нельзя.

Ну, а уж запрет для СМИ на информацию, «дискредитирующую силовые ведомства, подрывающую общественный порядок и обороноспособность Республики Казахстан», это просто калька с российского законодательства, введенного после нападению на Украину. И за «дискредитацию вооруженных сил», которая выражается в критике агрессии против соседней страны и даже назывании войны войной, там уже начали натурально сажать людей в тюрьмы. Наши военные, посмотрев на это, тоже захотели себе также. Год назад об этом говорил советник министра обороны РК по идеологии, информации и коммуникации Алишер Сулейменов. Он и предложил «наказывать всякого, кто распространяет информацию, негативно влияющую на морально-психологическое состояние личного состава, выполнение специальных и боевых задач, подрывающую боевую готовность подразделений». Все эти предложения Сулейменова – сейчас и отражены в статье 26. Но вот чего там нет, это отделения понятия «дискредитация», которой в итоге может в этом случае быть признана не только откровенно деструктивная публикация, но и просто критика военных. Простите, но мы, что тоже на кого то собираемся нападать, если готовы вот так загодя принимать меры, разработанные странами-агрессорами, чтобы заткнуть критиков войны внутри страны?

Впрочем, не такая мы военная держава, чтобы угрожать кому-то, кроме собственных граждан. И все эти жесточайшие ограничения направлены именно на то, чтобы вооружить власти инструментарием для контроля над СМИ в случае повторения январских событий прошлого года. Во время Кантара им пришлось просто погрузить страну в безвестность, отключив интернет. Ну, а о том, насколько эффективной была пропаганда («донесение населению информации», если хотите) официальной точки зрения на происшедшее мы сегодня можем судить по результатам социальных опросов. Так, согласно материалам опросов граждан на тему «Отношение казахстанцев к январским событиям», проведенных Бюро экспресс-мониторинга общественного мнения DEMOSCOPE совместно с исследовательским центром PaperLab, более половины казахстанцев не доверяют официальной информации о происшедшем. Собственно говоря, это и объясняет ту свирепую решимость ограничивать журналистов (а также преследовать их), которую мы и наблюдаем сегодня. Проблема тут только в том, что зачистив информационное поле от всех «неудобных» нельзя повысить доверие к официальной точке зрения, зато можно подорвать сопротивляемость его внешней пропаганде, которую, кстати, почему-то никакие ограничения СМИ в нашей стране не касаются…